- 8 -
А. Вересов.
"Василеостровская Стрелка".
Художник Р. Яхнин.
На мысу, омываемом быстрыми водами Большой и Малой Невы, собрался народ. Все смотрели на берег, где поверх прибитой недавним дождем пыли лежали сине-палевые ковры. Поблизости был раскинут шатер. У входа – воткнута орленая пика. Сквозь поднятое полотнище виднелся стол под золототканой скатертью. Здесь лежали выточенные из драгоценного агата кирпичи и кованые серебряные лопатки.
Во втором часу пополудни люди зашумели, задвигались. Гнедые, цугом запряженные кони врезались в толпу. Кучер, намотав вожжи на побелевшие кулаки, с трудом сдерживал рвущихся вперед рысаков. К коляске, блестевшей стеклами и лаком, спеша и толкаясь, кинулись слуги в малиновых дворцовых ливреях. Откинули ступеньку, распахнули дверцу.
Толпа сомкнулась плотнее. Говор стих.
Самсон Суханов со своей артелью стоял на помосте, вдававшемся далеко в Неву. Смешивались запахи извести, свежевскопанной земли, водорослей, выброшенных волной на отмель. Слышно было, как течение, журча, огибает сваи.
На узком помосте тесно. Не повернуться. Того и гляди, либо тебя сбросят, либо ты столкнешь соседа в реку.
Суханов огненно-рыжей головой возвышался над товарищами. Но даже ему не видно, что происходит на площади, у шатра. Донесся ладанный дымок, в лучах солнца блеснули кадила. Молебен служат. Стало быть, закладку окончили.
Народ отхлынул к старому зданию «Биржевой залы». Оттуда слышалась музыка. Над дверьми на ветру взлетали морские торговые флаги всех наций.
Около шатра остался человек в белом парике и шелковом камзоле. Он махал рукой Суханову:
- Каспадин Самсон. Нашинай, пошалуй.
Суханов кивнул товарищам:
- Пошли.
Ковры были уже убраны. Зияла не прикрытая ни торцами, ни дерном глинистая, тяжелая питерская земля. Артель подхватила пеньковыми канатами большой серый валун. Натужно заголосила, поволокла.
Закладную доску придавили первой глыбой фундамента.
Самсон блеснул карими, навыкате глазищами.:
- Держись, ребята. Нам-то не камешки ворочать, горы. И не серебром работать-то, могутным железом…
Василеостровская Стрелка, несмотря на свою обширность и на то, что оказалась в середине разросшегося за сто лет города, была очень уж неприглядна и неустроена. На низкий грязный берег накатывала Нева. Болота поросли местами березняком. В глубине площади – дюжина одинаковых домов, впритык, под одной крышей, - всем известные Двенадцать коллегий. Справа – приземистый каменный Гостиный двор. Слева – стройная башенка Кунсткамеры.
На оконечности Стрелки – портовые склады, пакгаузы, навесы. Это – так называемая «Америка». Поодаль – деревянное «Биржевое зало» с пристанью.
Здесь по ночам ярко горели смоляные маяки. Корабли разных стран бросали якоря на невском рейде. Стрелка – главный российский морской порт, лицо столицы. Да лицо то неказисто. Глинистые дороги разъезжены. Грязь не просыхает.
Давно задумано переделать, перетряхнуть, украсить Стрелку. Начали строить каменную Биржу. Неудачно. Строили, перестраивали. Знаменитый архитектор Джакомо Кваренги почти в одно время создавал два проекта для Васильевского острова: Академии наук и Биржи. Первым архитектор обессмертил себя, второй стоил многих бессонных ночей, тревог и все же не получился. Начали уж было сооружать стены Кваренгиевой Биржи, затем приостановили работы. Тринадцать лет среди пакгаузов высились эти стены в лесах, без крыши…
В самом начале нового, девятнадцатого века в Петербурге появился уже не молодой швейцарей Тома де Томон. Родом он был из Берна. Школу закончил в Риме. Жил в Париже, Венеции, Вене. А в российскую столицу приехал из смоленской деревни, где благоустраивал голицынское имение.
Тома де Томон за четыре года разработал шесть проектов Биржи. Трудился он ревностно.
Избранный проект был превосходен. Образцом взят храм бога морей в Пестуме. Огромное прямоугольное здание с колоннадами на четырех фасадах должно вырасти в центре Стрелки. Вперед, на края полукруглой гранитной набережной будут вынесены два маяка, украшенные рострами… Вдохновенный и мощный замысел!
Самсона Суханова, артельщика и мастера, следовало считать первейшим помощником Тома де Томона. Ибо он со своей артелью давал замыслу жизнь. Под его жилистыми руками чертеж и рисунок получали гранитный облик.
Нет, Суханов не был простым исполнителем задуманного проекта. Он вкладывал в него душу художника.
Для Биржи артель делала земляные и каменные работы. Но Самсон был увлечен не самим этим зданием, хотя оно и обещало стать великолепным. Виделать ему новая площадь на Стрелке, просторный полукруг гранитной набережной. Не терпелось скорее взяться за работу. Смешно сказать, но в свои тридцать лет Самсон боялся умереть, ничего не сделав. На гранитные глыбы посматривал с опаской: сорвется задавит. И нечем будет помянуть артельщика Суханова. Вот построит Стрелку, тогда и страшиться нечего. Работу его запомнят питерцы, их сыновья и внуки…
Некоторое время после закладки биржи Самсон, как делал нередко, в двухвесельном ялике отгреб на середину Невы, чуть ближе к Петропавловской крепости. Только отсюда, издали, можно было охватить поле начавшейся работы. Было оно велико, и все-таки площадь надо еще насыпать, выдвинется она в реку на полсотни сажен. Именно тут, где сейчас плещется вода, проложат новую набережную.
Во всем городе, издавна прозванном русскими Фивами, ничто так не чарует Суханова, как невские набережные. Петербургским дворцам и памятникам можно найти немало двойников в чужих краях. А набережные и сравнить не с чем.
ачинались они вместе с городом, который едва ли не дважды в год утопал в бурливой, рвущейся из берегов реке. В первые же годы существования Петербурга строгим указом велено было всем хозяевам домов приготовить каждому «против своего дома сваи для обивки берегов, мерою трехсаженные, числом сколько против каждого двора оных бы столбов могло пойти».
Надолго ли хватит бревенчатой «обивки берегов»?
Через полвека знающий строитель, инженер Илларион Голенищев-Кутузов, отец знаменитого генерал-фельдмаршала, сказал, что Неву можно обуздать только гранитом.
Тогда же зодчий С. Волков начал прокладывать каменную набережную от Галерного двора до Литейного дома. Затем прославился на этой работе архитектор «Комиссии каменного строения» Юрий Фельтен. Труд, столь украсивший невское левобережье, длился не один десяток лет.
Сначала заковали в гранит берег от Зимнего дворца до Мраморного. Потом шагнули к Фонтанке, и дальше – до Литейного. Позже начали поднимать каменную набережную на другом плече, от Зимнего дворца вниз по Неве, мимо памятника Петру, к взморью. «По пути» воздвигались такие превосходные сооружения, как каменные мосты через Фонтанку, Лебяжий канал, Зимнюю канавку и, наконец, прекрасная решетка Летнего сада, откованная из железа, вытесанная из гранита и своей легкостью, изяществом узорных сплетений похожая на кружево.
Город как-то сразу стал торжественней и стройней, подчеркнутый новой набережной, незабываемой для каждого, кто видел ее хотя бы однажды. Лишь недавно положен был последний камень. О набережной много говорили в Петербурге, да и во всей России. Грандиозное творение российского зодчества.
Самсон Суханов раскачивался на волне в ялике и смотрел то на многоверстную линию фельтеновской гранитной ограды, то на разворошенную, вскопанную Стрелку. Зрела мысль. Такая дерзкая, что самому становилось страшно. Своими руками, руками собранных и обученных им людей он, артельщик Самсон, построит вот тут, на правом берегу, набережную, и будет она не хуже парадной дворцовой, а может быть… может быть, даже и лучше.
Конечно, Тома де Томон в своих эскизах и чертежах прав. Пусть новая набережная вторит творению Фельтена. Пусть у нее будет такой же легкий уклон в сторону берега и такие же полуовальные тяги и округлые спуски. Но одетая в гранит Стрелка станет завершением еще более смелым и отчетливым, чем начало.
Артельщик поглядывал на широкий василеостровский мыс цепким взглядом. Суханов ясно представлял себе: если здание Биржи возникнет как некий памятник уму и труду человеческому, то полукруг набережной вместе с площадью и ростральными маяками развернется подобно его подножию. Поскорее бы закончить ямы для фундамента. Поскорее бы вытесать и привезти гранит!
Табаня веслом, Суханов круто развернул лодку. Он гнал ее к Стрелке резкими сильными ударами.
Оттуда доносились громкие, протяжные крики. Звали артельщика:
- Дава-ай! Скореича! Беда-а!
Лодку с ходу чуть не всю выбросило на берег. Суханов, вскидывая локти, бежал к ямине. Была она уже так огромна, что в нее, казалось, не только фундамент, целое здание можно опустить.
Землекопы стояли на краю, глядя, как взмученный, пенистый поток корежит доски, сдвигает камни.
- Никого не убило? – спросил Самсон.
- Бог миловал, - ответило несколько голосов.
И артельщик, так же как землекопы, остановился, бессильно опустив руки. В несколько минут вода свела на нет работу многих месяцев. В это злочасье ничего нельзя было поделать с пробившейся рекой. Все надо начинать сначала, поумней, половчей. Прежде всего – накинуть узду на Неву. Поставить стену между нею и работающими.
Речь идет не о какой-то там аллегорической стене, о самой доподлинной, чтобы сквозь нее и струйка не просочилась. Для того работы начинать не на земле, на воде.
Едва опомнились землерои от потопа, Самсон повел артель на плоты. Раскачивающимся на волнах полукругом опоясали они Стрелку, с одного плота на другой можно перескочить без разбега.
Пошли в дно речное заостренные сваи. Копры с треском вогнали их в зыбкую илистую почву. Отступила река, обнажила вековечную излучину русла.
Работы развернулись без помех. Теперь уже не сотни – тысячи людей трудятся на Стрелке. Каждый знает свое дело: лопатой орудует, либо деревянные крепи ставит, либо камни громоздит. Но только артельщик разумеет, как все будет, когда малые работы сольются в одну большую.
Мастер Самсон формует землю по своей воле. Вот он двинул вперед землекопов. Тачки заскрипели колесами на дощатых дорожках. Земля вздыбилась, растет крутым массивом. Где надо, раздается, чтобы принять в себя фундамент. Где надо, теснит воду, развертывается вширь, сушью.
Невская волна лениво плещется, перекатывается. А Суханов видит уже на этом месте гранитную стену. Большая у него забота: какое под ту будущую стену основание подвести. Тяжесть огромная. Сама собой уйдет в землю. Как удержать ее?
Прикидывает Суханов и так и эдак. Рисует сваи, погруженные в землю или лежащие плотным и прочным рядком. Тома де Томон любопытно взглядывает через плечо артельщика. Произносит удивленно:
- Каспадин Самсон, так это же есть прафильный ростверк.
- Не знаю уж, как по-ученому-то зовется, - отвечает Суханов, - а мы называем лежнями.
Начали на Стрелке ставить лежни – ростверки – по рисунку «каспадина Самсона». Сваи – окоренные вековые деревья, стройные, как свечи, - вбивают в землю. На сваи укладывают насадки из таких же бревен. Получились большущие клети. Их заполнили тяжелыми булыжными глыбами.
Месяц за месяцем тысячная артель сооружала подпорные стенки. Когда они были закончены, Самсон довольно заметил:
- Вишь, как оно получилось. Ладони-то каменные, пальцы-то деревянные. Такими ручищами любую тягость удержишь, не год, не десяток – сотню лет*. (*Расчет Суханова оправдался вполне. Более полутараста лет существует построенная им набережная и не требует ремонта. Лишь в годы Великой Отечественной войны вражеская бомба, взорвавшаяся на Стрелке, потревожила и обнажила подземный труд замечательных мастеров. Пришлось сделать восстановительный ремонт. Интересно, что новые ленинградские набережные возводятся по способу, разработанному старыми строителями полтора века назад. Только ростверк делается не деревянный, а бетонный.)
Окончание подпорного ростверка на всем протяжении Стрелки пришлось на субботний день. Томон на радостях подарил артели бочку ячневой браги.
Землекопы и каменщики уселись на берегу, среди разворошенной земли.
Ковш загулял по кругу из рук в руки. Суханов, тряхнув огненными кудрями, не пропел, проревел песню, странно прозвучавшую на Неве. Слова той песни были похожи на молитву:
|
Грумант угрюмой, прости! |
Сидевшие поближе к Самсону, спросили:
- Про что поешь?
Артельщик не расслышал. Песня звучала невесело:
|
Рвы на буграх, косогорах, |
Снова спросили сотоварищи:
- Где же такую песню сложили?
Суханов ответил нехотя:
- Так я ж и говорю-то, на Груманте.
- Да где он, Грумант?
- В далеких землях, где и ночью-то зорьки светят.
Ответил Самсон, а землекопы и каменщики все с новыми расспросами подступают:
- Ты ведь родом вологодский?
- Ясное дело. Раз «токаешь», значит, с-под самой Вологды.
- Разве у вас там ночью зорьки светят?
Артельщик усмехнулся:
- Так это ж на Груманте.
Кажется, удалось Суханову отделаться от нелюбимых им рассказов о себе. Разгорячась, пустился в пляс, скинул с себя куртку, достал из-за голенища небольшую тетрадку, сшитую из белых листов бумаги, сунул ее было в куртку, да мимо кармана. Она упала, развернулась. И пошла вместе с ковшом по кругу. Чудес в ней оказалось не мало. Листы – почти сплошь заполнены чертежами и рисунками. Чертежи были рабочие: свайный шаг, копры, ход снастей в них. Особого внимания они не привлекли. Рисунки же всех заинтересовали. Они изображали то снежные скалы, то бурю на море, то питерские виды: Зимний дворец, Петропавловскую крепость, Кунсткамеру. Последние рисунки были очень похожи и сделаны с приметной любовью. Землекопам и каменщикам надо было знать:
- Кто же все это нарисовал?
- Да я и нарисовал, - признался Суханов, будто стыдясь баловства.
Тогда старший среди сотоварищей, седой бородач, поднес ему ковш браги и проговорил шутя, но требовательно:
- Расскажи о себе, Самсонушка. Что ты за человек?
Суханов принял ковш с поклоном. Старикам перечить в артели не положено.
- Что же, братцы, - начал Самсон, - жизнь-то у меня простая…
Необыкновенно суровой была жизнь Самсона Суханова.
С ребячества любил он рисовать и лепить. Рисовал на бересте выпрошенным у дьячка грифельком. Лепил из глины. Человечков, лошадей, коров… все, что он видел, обретало вторую жизнь под кончиками его пальцев, жизнь причудливую или потешную. Люди превращались в колдунов с злыми лицами. Смышленые озорные телята брыкались тонкими ножками. Кони мчались с гордо раскинутыми по ветру гривами.
Забава эта кончилась вместе с детством, в восемь лет. Вологодщина всегда голодала. Здесь целые деревни нищенствовали. Зазорным это не считалось.
Но Самсон стыдился просить. Он, бывало, войдет в чужую избу и остановится на пороге, не смея рта раскрыть. Ему подавали без просьбы, либо гнали прочь, также не ожидая, когда заговорит.
Самсон решил: уж лучше наняться в батраки. Девяти лет он получал 25 копеек в год. В одиннадцать – рубль.
Не исполнилось ему и пятнадцати, нанялся на барки. Бурлачил. Сначала ходил по Каме и Волге до Нижнего Новгорода. Потом – по Двине – до Архангельска.
Север в ночных ярких всполохах, с долгими сумерками и манящим студеным морем надолго увлек его. Двинулся на Шпицберген, на звериный лов.
Ледовитый океан не устрашил вологодца. Случалось ему с товарищами и бедовать в бурю, и вырываться из ледяных гор, когда сжимали они баркас, как скорлупку.
Один такой случай оставил на Самсоновом лице отметину от уха до подбородка. Девять суток зверовщики отбивались от крутых торошенных льдов. Опускали с борта шхуны бревна, отталкивались баграми. Не отбились. Побросали порох, ружья, весь скудный припас в шлюпку, поволокли ее по льду, как сани.
Добрались до бухты Магдалина. Здесь застала их полярная ночь. Зазимовали. Срубили избушку. Запаслись треской и палтусиной. Ставили капканы на песцов. В море убили кита.
Однажды Суханов один на один встретил белого медведя. Сообразил: бежать нельзя, зверь настигнет, задерет.
Самсон воткнул лыжи в снег. Медведь взревел, вскинулся на задние лапы, пошел вокруг лыж, норовя достать человека. Самсон отбежал, зверь – к нему, но парень насторожил рогатину.
Медведь был матерый, рогатина обломилась, и он всей тяжестью упал на Суханова. Тот успел выхватить нож и, весь облитый кровью, добрался до сердца зверя.
На стоянку Самсон притащил густую белую шкуру и кусок пахнущего рыбой медвежьего мяса.
В марте появилось солнце. Из-под снега показались скалы, черные, голые, без былинки. Прилетели птахи, серенькие, не голосистые. С океана донесся рев сивучей.
И снова пошли зверовщики на промысел. За моржами, за гагачим пухом, за белугой, за голубым песцом…
В Архангельск возвратились не все зверовщики. Иных океан не вернул.
За это время вологодец в плечах раздался, огрубел, зарос бородой, не юнец, кряж. Но в родную деревню приехал таким же бедняком, каким был.
Здесь женился. Взял вдову с тремя малыми ребятами. Не полюбил ее, пожалел. Совсем пропала бы с детьми.
Что ни делал Суханов, из нужды не выбиться. Он лес рубил, точил веретена и ложки, работал на Якорном заводе, и снова в Беломорье подрядился, промышлял меж Пялицей и Мудегой…
Так шли, сплетались жизненные дороги Самсона, пока не привели его в Петербург.
Родич по жене работал на каменных ломках, на строительстве Михайловского замка и Петергофской балюстрады. Он взял под свою руку шурина. И тут Суханов, как говорится, «нашел себя». Сколотил артель. С нею строил немало зданий в Питере.
Но всего больше пришлась ему по душе нелегкая каменная работа. Наверно, уж такая струнка была в душе вологодца. Тянуло его ко всему трудному, что требует от человека силы, ума и смелости.
О давних увлечениях напоминала ему только самодельная книжечка, сшитая из бумажных листов, да еще привычка думать с карандашом в руках, рисовать увиденное. Просто так, для памяти.
Не любил он никому показывать свои рисунки. Чертежи – другое дело, нужное, рабочее. А рисунки вроде баловство. И сейчас, когда попали они в руки сотоварищей по артели, досадовал, думал, посмеются они над заветным. Но седобородый землекоп вернул ему книжечку и промолвил с уважением:
- Наградил тебя бог талантом.
Самсон сунул книжицу за пазуху и еще проверил, лежит ли на месте. Улыбнулся во всю ширину зубастого рта и сказал:
- Считайте, братцы, что рассказ-то мой – выкуп за находку-потеряшку… ну вот, я ведь вам говорил. Жизнь-то у меня простая…
Засиделась артель за беседой допоздна. На рассвете – на работу заступать. Растянулись на невском бережку. Сон недолгий, чуткий.
Едва рассвело, Самсон уже поднимает артель, носится среди холмов земли и гранитных глыб, горласто орет на замешкавшихся.
На Стрелке приспела пора каменного задела…
Самсону Суханову в дальнейшем быть лучшим в Питере мастером каменных работ. Почти в каждом большом строении найдутся фундаментные, цокольные, лицовочные, колонные камни его выделки.
Василеостровская стрелка, ее гранитная набережная – одна из главнейших работ Суханова, утвердившая славу большого мастера, способного совершать невероятное.
В самом деле, стоило взглянуть на Самсона на гранитных ломках, чтобы возникла мысль о человеке, раскалывающем горы. В одном петербургском журнале так и было написано:
«Суханов выдумал способ раскалывать клиньями целые горы»*. (*Автор этой статьи – будущий декабрист Н. Бестужев. В статье он дал технологическое описание каменных работ Суханова.)
Артельщик долго искал гранит для набережной Стрелки. Гранит грезившегося ему благородного серовато-красного оттенка. Он нашел такой камень в нескольких сотнях верст от Петербурга.
Самсон отказался от давнишнего способа рвать гору порохом. При взрыве нередко гибли люди. К тому же камень кромсало, чем затруднялась обработка. Суханов же хотел его раскраивать и резать по линии.
Артельщик проводил в породе прямую черту и раскалывал гранит в точности по ней. Делалось это так. Он через каждые полтора аршина буравом пробивал камень на толщину слоя. В дыры ставил по два железных желоба. Сто молотобойцев враз распирали их коваными клиньями. Огромные массивы как ножом отрезало.
Первые барки с гранитом, глубоко погруженные в воду, медленно причаливали к Васильевскому острову.
Камнетесы на обмотанных тряпьем коленях ползали вокруг глыб, стучали молотками. Из-под зубил летела каменная пыль. Месяцами с утра до сумерек звенели молотки. Гранит тянули канатами, подпирали руками и плечами, ставили тесно блок к блоку. Камни ничем не крепили. Держались они своей тяжестью.
Полных пять лет работала сухановская артель на Стрелке. Выросли серо-голубые стены Биржи, забелели колоннады на фасадах, на фронтоне, изваянный бог морей взмахнул трезубцем. Гордость мастера Самсона и его сотоварищей – гранитная набережная – очертила василеостровский мыс.
Ожил томоновский чертеж. Все свершилось по задуманному, поражая величавым размахом. Недоставало лишь последнего штриха. Суханов хорошо понимал: для стрелки таким штрихом станут ростральные колонны.
Он много раз рисовал город и, конечно, знал, что прекраснейшие петербургские постройки развернуты в обширных измерениях, в сочетании просторных горизонталей и летящих ввысь вертикальных линий. Таковы приземистые стены Петропавловской крепости и головокружительно высокая звонница собора, широко раскинувшиеся адмиралтейские здания и тонкая игла, поднявшая в небо золотой фрегат.
Ростральные маяки должны были завершить всю картину новой биржевой площади. Две стройные колонны по краям давали композиции, при всей ее колоссальности, легкость, стремительность, полет.
Сухановская артель тесала из гранита пьедесталы и базы колонн. Поднимала их, оставляя ход изнутри, наверх, к маячным огням. Остроносые корабельные ростры и якоря из чеканной меди украсили тело колонн.
По замыслу Тома де Томона у подножия их должны возвышаться по две огромных скульптуры, прославляющие водные пути и навигацию. Предстоял труд глубоко художественный, равный зодчеству древних.
Нетрудно представить себе, как поражен был архитектор, когда выполнить эти скульптуры взялись каменщики, те самые, кто сделал тяжелую, как принято говорить, грубую работу, построив фундаменты для биржи и маяков, обыкновенные русские каменщики.
И наверное, он не согласился бы на это, не возьмись за дело рыжеволосый артельщик, человек, который никогда не нарушал своего слова.
Конечно, швейцарец не мог знать, что Суханов лепит с детских лет и поныне свой короткий досуг тайно делит меж карандашом художника и резцом ваятеля.
Труд этот для Самсона был нечаянным счастьем и радостью. С несколькими помощниками обосновался он в сарае, последней временной постройкой на мысу. Перед ним были сделанные скульпторами эскизы. Мастер не побоялся кое в чем изменить их по своему разумению, чтобы сподручнее было тесать камень.
Материал Суханов выбрал очень своеобразный. Не торжественный гранит, а простецкий пудожский камень, неказистый, желтоватый, ноздристый известняк. Плитами из такого известняка мостят улицы, настилают лестницы, цоколюют здания. Красота у него скрытая, скромная, полная какой-то внутренней теплоты. Под резцом он мягок, послушен.
Миновали месяцы, и в сарае на Стрелке пришлось разобрать крышу. Потому что головы статуй не умещались под нею. Суханов со своими помощниками изваял четыре скульптуры, запечатлевшие образы великих русских рек: Волги, Днепра, Невы и Волхова.
Томон не хвалил Суханова и не благодарил каменщиков, просто велел побыстрее ставить скульптуры на постаменты. Они отлично сочетались с колоннами: серовато-желтый цвет пудожской плиты оттенял густо-красные тона маяков…
В тот день, когда Самсон закончил работу над изваяниями, он, убрав резцы, по любимой своей привычке вышел на ялике в Неву.
Перестроенная стрелка издалека, с воды, поражала воображение. Вся она, казалось, гигантским резцом вытесана из одной породы, сформована могучими руками. Здесь, над василеостровским мысом, время как бы умеряло свой бег. Что бы и когда бы люди ни построили в городе, Стрелку не затмить, она останется навсегда прекрасной.
На мгновение Суханов как бы отдалился от того, что видел. Перед его мысленным взглядом развернулась земля вскопанная, вздыбленная, ревущие речные потоки и тысячная артель, которая, одолевая извечное непокорство земли и воды, упрямо строила, отвоевывала у Невы пядь за пядью. Силен, силен человек, если может создать такое!
К мастеру Самсону пришла слава. Но радовала она его не очень. Просто стал он старше.
Журнал «Отечественные записки» напечатал речистую похвалу:
«Столица наша превратится вскорости в новые Фивы; позднее потомство будет спорить, люди или исполины создали град сей. Честь и слава гражданину Суханову».
Славословие не тешило мастера. Работа следовала за работой. Одна закончена, другая – в замысле.
1 2 3 4 5 6 7 ... 9 10 11 12 13 14 15 16
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
